Если есть человек, всеми уважаемый в Европе и который своей сорокалетней деятельностью, исключительно посвященной великому делу, действительно заслужил это уважение, так это Мадзини. Он, бесспорно, является одною из самых благород­ных и самых чистых личностей нашего века, я сказал бы даже самою великою, если бы величие было совместно с упорным культом заблуждения.

К сожалению, в самой основе революционной программы итальянского патриота заложен был с самого начала сущест­венно ложный принцип, который парализовал и сделал бес­плодными его самые героические усилия и самые гениальные комбинации и рано или поздно должен был увлечь его в ряды реакции. Это принцип какого-то в одно и то же время метафи­зического и мистического идеализма, соединенного с патриоти­ческим честолюбием государственного деятеля. Это культ Бо­га, культ божеской и человеческой власти, это вера в месси­анское предназначение Италии, царицы наций, вместе с Римом, столицей мира, это политическая страсть к величию и славе государства, необходимо основанных на нищете народов. Это, наконец, религия всех догматических и абсолютных умов, страсть к единообразию, которое они называют единством и ко­торое является могилой свободы.

Мадзини — последний великий жрец религиозного метафи­зического и политического идеализма, доживающего свои дни.

Мадзини упрекает нас в том, что мы не веруем в Бога. Мы, наоборот, упрекаем его в том, что он верует в него, или, ско­рее, мы даже не упрекаем его в этом, мы жалеем только, что он верует в него. Мы бесконечно жалеем, что благодаря этому вторжению мистических идей и чувств в его сознание, его дея­тельность и жизнь он принужден был выступить против нас со всеми врагами освобождения народных масс.

Ибо невозможно больше ошибаться на этот счет. Кто теперь выступает под знаменем Бога? От Наполеона III до Бисмарка, от императрицы Евгении до королевы Изабеллы и между ними папа с своей мистической розой, которую он галантно препод­носит по очереди то той то другой, все императоры, все коро­ли, весь официальный, официозный и дворянский мир и все привилегированные Европы, тщательно переименованные в ка­лендаре Гота, все пиявки промышленного, торгового и банков­ского мира, патентованные профессора и все государственные чиновники: высшая и низшая полиция, жандармы, тюремщики, палачи и вместе с ними попы, составляющие ныне черную по­лицию душ, работающую в пользу государства; все генералы, эти гуманные защитники общественного порядка, и редакторы продажной прессы, такие чистые представители всех офици­альных добродетелей. Вот армия Бога.

Вот знамя, под которое становится ныне Мадзини, помимо своей воли, конечно, увлеченный логикой своих идейных убеж­дений, которые принуждают его если не благословлять все, что они благословляют, то по крайней мере проклинать все, что они проклинают.

А кто находится в противоположном лагере? Революция, смелые отрицатели Бога, божественного порядка и принципов власти, наоборот, по этому именно верующие в человечество, в человеческий порядок и человеческую свободу.

Мадзини в молодости своей, разделяя оба противополож­ных течения, был в одно и то же время жрецом и революцио­нером. Но с течением времени чувства жреца, как и должно было ожидать, заглушили в нем инстинкты революционера; и теперь все, что он думает, все, что он говорит и делает, дышит самой чистой реакцией. Это вызывает великую радость в лаге­ре наших врагов и печаль в нашем.

Но не будем горевать, у нас есть другое дело; все наше вре­мя принадлежит борьбе. Мадзини бросил нам перчатку; наш долг поднять ее, чтобы не могли сказать, что из уважения к прошлым великим заслугам человека мы склонили голову пе­ред ложью.

Не с радостным сердцем можно выступить против такого че­ловека, как Мадзини, которого вынужден глубоко уважать и любить, даже борясь против него, ибо никто не может сомне­ваться в глубоком бескорыстии, в огромной искренности и не менее огромной любви к добру этого человека, несравненная чистота которого сияет во всем своем блеске среди развращен­ности нашего века. Но почтительность, как бы законна она ни была, никогда не должна превращаться в обожание; есть вещь более священная, чем величайший человек в мире, — это исти­на, справедливость, обязанность защищать святое дело челове­чества.

Не в первый раз Мадзини бросает обвинения, чтобы не ска­зать оскорбления и клеветы, против нас. В прошлом году в письме, адресованном своему другу, идеалисту и жрецу, как и он, знаменитому Кине, он едко порицал материалистические и атеистические тенденции современной молодежи. Это было его право, логическое следствие его образа мышления: он имел несчастье всегда связывать свои самые благородные стремления с вымышленным существованием абсолютного Существа, зло­вредного и нелепого призрака, созданного детским воображени­ем первобытных народов, который, постепенно видоизменен­ный творческой фантазией поэтов, ставший более красочным и позднее получивший строгое определение и послуживший на­чалом системы, созданной абстрактным мышлением теологов и метафизиков, теперь рассеивается, как настоящий призрак, каким он является на самом деле, под могучим напором народ­ного сознания, созревшего под влиянием исторического опыта, и благодаря еще более беспощадному анализу действительной науки. И так как знаменитый итальянский патриот с самого на­чала своей долгой карьеры имел несчастье вверить все свой помыслы и свои самые революционные действия под защиту этого вымышленного Существа и сковать с ним всю свою жизнь, принеся ему в жертву даже действительное освобожде­ние своей дорогой Италии, то можно ли удивляться, что он не­годует теперь против нового поколения, которое, воодушевляясь другими принципами, другой моралью и другой любовью, чем его, отворачивается от его Бога?

Горечь и гнев Мадзини естественны. Быть в продолжение больше чем тридцати лет во главе революционного движения Европы и чувствовать теперь, что от него ускользает это руко­водство; видеть, что это движение начинает идти по пути, по которому его закоснелые убеждения не позволяют ему не толь­ко управлять им, но даже следовать за ним; остаться одиноким, покинутым, непонятым и отныне неспособным понять самому ничего из того, что происходит перед его глазами! Для такой великой души, гордого ума, огромного честолюбия, какими об­ладает Мадзини, и под конец долгой карьеры, целиком посвя­щенной службе человечеству, это — трагическое и тяжелое по­ложение.

Поэтому, когда с высоты своего духовного одиночества свя­той старец пустил в нас свои первые стрелы, мы ничего или почти ничего не ответили. Мы уважали этот бессильный, но скорбный гнев. Однако у нас не было бы недостатка в аргументах, не только чтобы отвергнуть его упреки, но и повернуть их против него.

Он говорит, что мы материалисты, атеисты. На это мы ни­чего не можем ответить, ибо мы являемся ими на самом деле, и мы гордимся этим, поскольку позволено иметь чувство гор­дости жалким личностям, которые, подобно волнам, поднима­ются, чтобы потом исчезнуть в огромном океане коллективной жизни человеческого общества; мы гордимся этим, потому что атеизм и материализм — это истина, или, скорее, действитель­ная основа всякой истины, и потому что, не заботясь о практи­ческих последствиях, мы хотим истину прежде всего, и только истину. Кроме того, мы верим, что, несмотря на все видимости противного, несмотря на все трусливые внушения политики осторожности и скептицизма, одна только истина может со­здать практическое благо для людей.

Таков первый догмат нашей веры; и мы принудим Вас при­знать, что у нас тоже есть вера, славный учитель! Только она никогда не смотрит назад, но всегда вперед.

Вы не довольствуетесь, однако, указанием на наш атеизм и материализм, вы выводите отсюда заключение, что мы не можем иметь ни любви к людям, ни уважения к их достоинст­вам; что все великое, что во все времена заставляло биться наиболее благородные сердца: свобода, справедливость, чело­вечность, красота, истина—должно быть нам совершенно чуж­до и что, влача бесцельно свое жалкое существование, скорее ползая, чем ступая ногами по земле, мы не знаем других забот, кроме удовлетворения своих чувственных и грубых аппетитов.

Если бы это говорил кто-нибудь другой, а не Вы, мы назва­ли бы его бесстыдным клеветником. Вам, уважаемый и не­справедливый учитель, мы скажем, что это прискорбное за­блуждение с Вашей стороны. Хотите знать, до какой степени мы любим все эти великие и прекрасные вещи, в знании ко­торых и любви к которым Вы отказываете нам? Знайте же, что мы любим их так сильно, что нам надоело и опротивело видеть их вечно висящими на Вашем небе, похитившем их у земли, как символы и никогда не осуществимые обещания! Мы не довольствуемся больше фикцией этих прекрасных ве­щей, мы хотим их в действительности.

А вот второй догмат нашей веры, славный учитель. Мы ве­рим в возможность, в необходимость этого осуществления на земле; в то же время мы убеждены, что все эти вещи, которые Вы обожаете как небесные надежды, став человеческими и земными реальностями, необходимо потеряют свой мистиче­ский и божественный характер.

Назвав нас материалистами, Вы думаете, что этим все ска­зано. Вам кажется, что Вы нас окончательно осудили, разда­вили. И знаете, откуда у Вас эти заблуждения? То, что Вы и мы называем материей, — две различные вещи, два совершен­но различных понятия. Ваша материя — вымышленное Су­щее, как Ваш Бог, как Ваш Сатана, как Ваша бессмертная ду­ша. Ваша материя — это низшая, косная грубость, бытие не­возможное, как невозможен чистый, бесплотный, абсолютный дух, и которое, как и последний, существовало лишь в спеку­лятивной фантазии теологов и метафизиков, этих единственных творцов как того, так и другого. История философии раскрыла нам теперь способ, впрочем весьма простой, бессознательного создания этой фикции, происхождения этого рокового истори­ческого заблуждения, которое в продолжение длинного ряда ве­ков тяготело, как ужасный кошмар, над придавленным умом че­ловеческих поколений.

Первые мыслители, которые неизбежно были теологами и метафизиками, так как ум человеческий устроен так, что он всегда начинает с массы глупостей, со лжи, заблуждения, что­бы прийти к частице истины, что не очень-то рекомендуют свя­тые традиции прошлого; первые мыслители, говорю я, взяли у всей суммы известных им действительных существ, включая, разумеется, и себя, все, что, казалось им, составляло силу, движение, жизнь, ум, и назвали это общим именем дух; всему остальному, бесформенной, безжизненной массе, которая долж­на была, по их мнению, оставаться после этой отвлеченной операции, бессознательно произведенной над действительным миром их собственным умом, они дали название материи. По­сле этого они удивились, что эта материя, которая, так же как и этот дух, существовала лишь в их воображении, столь без­действенна, столь глупа по сравнению с их Богом, чистым ду­хом.

Что касается нас, мы откровенно сознаемся, что мы не зна­ем Вашего Бога, но мы не знаем также и Вашей материи; или, скорее, мы знаем, что как то, так и другое одинаково представ­ляют собой He-сущее и созданы априори витающей в области спекулятивной фантазии наивных мыслителей прошлых веков. Под этими словами материя и материальное мы подразумеваем тотальность, всю лествицу действительных, известных и неиз­вестных существ, начиная с самых простых органических тел и кончая строением и деятельностью мозга величайшего гения: самые возвышенные чувства, величайшие мысли, героические акты, акты самоотвержения, обязанности, как и права, добро­вольный отказ от своего блага, как и эгоизм, все включитель­но до трансцендентальных и мистических заблуждений Мадзини, так же как и проявления органической жизни, химические свойства и действия, электричество, свет, теплота, естественное притяжение тел, составляют, на наш взгляд, отдельные, разу­меется, различные, но тесно связанные между собою проявле­ния тотальности действительных существ, которую мы называ­ем материей.

И заметьте, что мы не считаем эту тотальность какой-то аб­солютной и вечно творящей субстанцией, как это делают пан­теисты, но вечной, постоянно меняющейся равнодействующей бесконечного ряда всякого рода действий и противодействий или непрерывного ряда трансформаций действительных су­ществ, которые родятся и умирают в его недрах.

Резюмирую сказанное, чтобы не затягивать этих метафи­зических рассуждений: мы называем материальным все, что есть, все, что происходит в действительном мире, как в человеке, так и вне его, и мы применяем слово идеальный исключитель­но к продуктам деятельности человеческого мозга; но так как наш мозг есть вполне материальное образование и, следова­тельно, вся деятельность его так же материальная, как и дея­тельность всех других сложных вещей, то отсюда следует, что то, что мы называем материей или материальным миром, нисколько не исключает, а, напротив, обнимает собою неминуемо и мир идеальный.

Есть факт достойный, чтобы над ним подумали наши плато­нические противники: каким образом происходит, что обыкно­венно теоретики-материалисты обнаруживают себя гораздо большими идеалистами на практике, чем они сами? В сущ­ности это вполне логично и естественно. Ведь всякое развитие заключает в себе в некотором роде отрицание отправной точки; теоретики-материалисты исходят из концепции материи, чтобы прийти к чему? К идее. Тогда как идеалисты, беря за отправ­ную точку чистую, абсолютную идею и постоянно повторяя ста­рую басню о первородном грехе, которая есть лишь символи­ческое выражение их печальной судьбы, вечно попадают как в теории, так и на практике в область материи, из которой им никак не удается выкарабкаться, и какой материи? Грубой, гнусной, глупой, созданной их собственным воображением, как alter Ego или как отражение их идеального Я.

Точно так же материалисты, сообразуя всегда свои соци­альные теории с действительным ходом истории, рассматрива­ют животную стадию, людоедство, рабство как первые отправ­ные пункты эволюции общества; но к чему они стремятся, че­го хотят? Они хотят освобождения, полного очеловечения об­щества; тогда как идеалисты, которые берут за основу своих спекуляций бессмертную душу и свободу воли, неизбежно при­ходят к культу общественного порядка, как Тьер, и к культу власти, как Мадзини, то есть к освящению и установлению веч­ного рабства. Отсюда ясно следует, что теоретический мате­риализм имеет необходимым следствием практический идеа­лизм и, наоборот, идеалистические теории находят свое воз­можное существование лишь в самом грубом практическом материализме.

Вчера, на наших глазах, где были материалисты и атеи­сты? В Парижской коммуне. А где были идеалисты, верующие в Бога? В Версальском Национальном собрании. Чего хотели люди Парижа? Они хотели окончательного освобождения че­ловечества посредством освобождения труда. А чего хочет те­перь победоносное Версальское собрание? Окончательного па­дения человечества под двойным игом духовной и светской власти. Материалисты, полные веры и презирающие страдания, опасность и смерть, хотят идти вперед, потому что они видят перед собой торжество человечества; а идеалисты, задыхаясь, не видя ничего перед собой, кроме кровавых призраков, хотят во что бы то ни стало опять толкнуть его в тину, откуда ему так трудно выбраться. Пусть сравнивают и судят!

Мадзини утверждает своим доктринерским, не терпящим возражений тоном, свойственным всем основателям новых ре­лигий, что материалисты не способны любить и посвятить свою жизнь служению великим идеалам. Говоря это, он только до­казывает, что, как последовательный идеалист и презирающий человечество во имя своего Бога, очень серьезно считая себя его пророком, он не имеет никакого понятия ни о человеческой природе, ни об историческом развитии общества и что если он не совсем невежда в истории, то он ее понимает странным об­разом.

Он рассуждает, как все теологи. Если бы не было Бога-творца, говорит он, мир со всеми своими удивительными зако­нами не мог бы существовать или представлял бы лишь ужас­ный хаос, в котором все не управлялось бы божьим промыслом, а было бы предоставлено на волю судьбы и беспорядочному действию слепых сил. Не было бы никакой цели в жизни; все было бы только материальным, грубым и случайным. Ибо без Бога нет гармонии в физическом мире и нет нравственного за­кона в человеческом обществе; а без нравственного закона нет долга, нет права, нет добровольной жертвы, нет любви, нет че­ловечности, нет отечества, нет Рима и нет Италии; ибо если Италия существует, как нация, то только потому, что она должна выполнить мировую провиденциальную миссию; а она могла получить эту миссию только от Бога, отеческая заботли­вость которого об этой царице наций дошла до того, что он своим собственным божественным перстом начертал ее грани­цы, угаданные и описанные пророческим гением Данте.

В следующих статьях я постараюсь доказать против Мад­зини:

1.   Что, если бы существовал Бог-творец, мир никогда не мог бы существовать.

2.   Что если бы Бог был законодателем естественного ми­ра — который, по нашему понятию, заключает в себе весь мир в собственном смысле этого слова, как физический мир, так и мир человеческий и социальный, — то то, что мы называем естественными законами, как законы физические, так и со­циальные, тоже не могло бы существовать. Как все политические государства, управляемые сверху вниз самовластными за­конодателями, мир представлял бы тогда зрелище возмутитель­ного хаоса. Он не мог бы существовать.

3.   Что нравственный закон, существование которого мы, ма­териалисты и атеисты, представляем себе более реально, чем это могут сделать идеалисты какой бы то ни было школы, мадзинисты или не-мадзинисты, является действительно нравст­венным законом, законом, который должен восторжествовать над заговорами всех идеалистов мира, только потому что он вытекает из самой природы человеческого общества, действи­тельные основы которой надо искать не в Боге, а в животном мире.

4.   Что идея Бога, далеко не необходимая для установления этого закона, внесла в него лишь путаницу и извратила его.

5.   Что все Боги, прошлые и настоящие, обязаны своим на­чальным существованием человеческой фантазии, едва освобо­дившейся от пелены своей первобытной животности; что вера в сверхъестественный, или божественный, мир является лишь исторически неизбежным заблуждением в прошлых стадиях развития нашего ума и что, употребляя выражение Прудона, люди, обманутые известного рода оптической иллюзией, всег­да поклонялись в своих Богах только собственному образу, чу­довищным образом преувеличенному.

6.   Что божество после того, как оно воссело на свой не­бесный трон, сделалось бичом человечества, союзником всех тиранов, всех шарлатанов, всех мучителей и эксплуататоров на­родных масс.

7.   Что, наконец, исчезновение божественных призраков, не­обходимое условие торжества человечества, будет одним из не­избежных последствий освобождения пролетариата.

Пока Мадзини довольствовался оскорблением учащейся мо­лодежи, которая одна только в среде глубоко развращенной и так низко павшей современной буржуазии проявляет еще не­много энтузиазма по отношению к великим идеям, истине и справедливости; пока он ограничивался нападками на немец­ких профессоров, на Молешоттов, Шиффов и других, которые совершают ужасное преступление — преподают истинную нау­ку в итальянских университетах, и пока он забавлялся тем, что доносил на них итальянскому правительству как на распрост­ранителей вредных идей в отечестве Галилея и Джордано Бру­но, мы могли хранить молчание, диктуемое нам чувством ува­жения и жалости к нему. Молодежь достаточно энергична и профессора достаточно учены, чтобы самим защищаться.

Но теперь Мадзини переступил границы. По-прежнему оста­ваясь добросовестным и по-прежнему вдохновляемый своим идеализмом, фанатическим и искренним, он совершил два пре­ступления, которые, на наш взгляд, на взгляд всей социалисти­ческой демократии Европы, непростительны.

В тот самый момент, когда геройское население Парижа, самоотверженнее, чем когда-либо, десятками тысяч, с женщина­ми и детьми, шло на смерть, защищая самое человеческое, са­мое справедливое, самое великое дело, когда-либо происходив­шее в истории, — дело освобождения трудящихся всего мира; когда ужасная коалиция всех гнусных столпов реакции, кото­рые празднуют теперь свою победную оргию в Версале, не до­вольствуясь массовыми избиениями и заключением в тюрьмы наших братьев и сестер Парижской Коммуны, выливают на них потоки грязи и клевет, какие могут возникнуть только в мозгу людей, потерявших всякий стыд, Мадзини, великий, чи­стый демократ Мадзини, отворачиваясь от пролетарского дела и помня только свою миссию пророка и жреца, тоже бросает против них оскорбления! Он осмеливается отрицать не только справедливость их дела, но и их геройское, величайшее самоот­вержение, выставляя их, пожертвовавших собой для освобож­дения всего мира, грубыми существами, не знающими никаких нравственных законов и повинующимися лишь эгоистическим и диким порывам.

Не в первый раз Мадзини оскорбляет и клевещет на париж­ский народ. В 1848 г., после достопамятных июньских дней, ко­торые открыли в Европе эру пролетарской борьбы и социали­стического движения в собственном смысле слова, Мадзини вы­пустил гневный манифест, предающий проклятию и парижских рабочих, и социализм. Против рабочих 1848 г., самоотвержен­ных, геройских, как их сыновья 1871 г., и, как и эти последние, массами избиваемых, сажаемых в тюрьмы, ссылаемых на ка­торжные работы буржуазной республикой, Мадзини повторял все клеветы, пущенные в ход Ледрю-Ролленом и его друзьями, так называемыми красными республиканцами Франции, чтобы извинить в глазах мира и, может быть, своих собственных свое смешное и постыдное бессилие.

Мадзини проклинает социализм, как жрец или как делегат, посланный всевышним господом; он должен проклинать его, так как социализм, рассматриваемый с нравственной точки зрения, — это уважение человека, приходящее на смену боже­ственному культу; и, рассматриваемый с научной, практиче­ской точки зрения, это — провозглашение великого принципа, который, вошедши отныне в сознание народов, стал единствен­ным отправным пунктом как исследований и развития пози­тивной науки, так и революционного движения пролетариата.

Этот принцип, во всей своей простоте, следующий:

«Как в мире, называемом материальным, неорганическая материя (механическая, физическая, химическая) есть опре­деляющая основа органической материи (растительной, живот­ной, умственной или мозговой), точно так же и в мире соци­альном, который, впрочем, может рассматриваться лишь как последняя известная нам ступень развития материального миpa, развитие экономических вопросов всегда было и продолжа­ет еще быть определяющей основой всякого развития религи­озного, философского, политического и социального».

Мы видим, что этот принцип приносит с собой ни более ни менее как самое смелое низвержение всех теорий, как науч­ных, так и нравственных, всех религиозных, метафизических, политических и юридических идей, которые все вместе состав­ляют верование всех идеалистов, прошлых и настоящих. Это революция в тысячу раз более грозная, чем революция, кото­рая начиная с эпохи Возрождения и особенно с семнадцатого века ниспровергла схоластические доктрины, этот оплот церкви, неограниченной монархии и феодального дворянства, чтобы заменить их метафизическим догматизмом так называемого чистого разума, столь благоприятного для господства послед­него привилегированного класса, то есть буржуазии.

Если низвержение схоластического варварства вызвало та­кое страшное волнение в свое время, то понятно, какой пере­полох должно вызвать в наши дни свержение доктринерского идеализма, этого последнего убежища всех привилегированных угнетателей и эксплуататоров человечества.

Эксплуататоры идеалистических верований чувствуют угро­зу своим самым дорогим интересам, а бескорыстные, фанатиче­ские и искренние сторонники умирающего идеализма, как Мадзини, видят, что одним ударом уничтожается вся религия, вся иллюзия их жизни.

С самого начала своей деятельности Мадзини не переставал повторять пролетариату Италии и всей Европы следующие сло­ва, которые резюмируют его религиозный и политический кате­хизис: «Будьте нравственными, поклоняйтесь Богу, примите нравственный закон, который я приношу вам его именем, по­могите мне воздвигнуть республику, основанную на сочетании (невозможном) разума и веры, божественной власти и чело­веческой свободы, и вы будете иметь славу, могущество и, кро­ме того, благоденствие, свободу и равенство».

Социализм говорит ему, наоборот, устами Интернационала:

«Что экономическое порабощение рабочего владельцем сырья и орудий производства есть источник рабства во всех его видах: социального, умственного и политического» и

«Что поэтому экономическое освобождение рабочих клас­сов есть великая цель, которой политическое движение должно быть подчинено, как простое средство».

Такова в своей простоте основная мысль Международного Товарищества Рабочих.

Понятно, что Мадзини должен был его проклинать; и это второе преступление, в котором мы его упрекаем, признавая, впрочем, что в своем проклятии он повиновался своему внутрен­нему сознанию пророка и жреца.

Но, отдавая справедливость его бесспорной искренности, мы должны отметить, что, присовокупляя свои оскорбительные на­падки к ругательским поношениям всех реакционеров Европы против наших несчастных братьев геройских защитников и му­чеников Парижской Коммуны и свои проклятия к проклятиям Национального собрания и папы против законных требований международной организации рабочих всего мира, Мадзини окончательно порвал с революцией и занял место в междуна­родной реакции.

В следующих статьях, рассматривая одно за другим все его обвинения против нашего великого Товарищества Рабочих, я постараюсь показать всю нищету религиозных и политиче­ских доктрин пророка.